enchantee_x | Recent Entries

Если кто-то хочет овечку, значит, этот кто-то существует.

Антуан де Сент-Экзюпери

Очень приятно, я - Вера. Я живу в Провансе и пишу сказки. Еще я немного фотографирую, время от времени посылаю открытки людям, которых я никогда не видела, люблю гладить кошек и когда ко мне обращаются на ты. Я коллекционирую разные издания Маленького Прица и, с недавних пор, тряпичных фей. Это несомненно характеризует меня как человека романтичного и несерьезного - другого в этом журнале и не ищите.
Я вам рада, обязательно рада, даже если меня нет дома или я в плохом настроении. Я не умею найти язык лишь с двумя типами людей: теми, кто не любит других людей и теми, кто не любит животных. Остальным добро пожаловать!

Очень редко я пишу что-то по заказу, но только не сказки - сказки, как известно, не поддаются дрессировке. Со всеми остальными заманчивыми предложениями можно ко мне обращаться:) Я очень вас прошу не брать сказки, не спросив разрешения, и не использовать их без ссылки на этот журнал. Это самый верный способ со мной поссориться.

Да, да, у феи Жижи были целых семь пятниц на неделе. Хотя возможно, это были вторники, или даже воскресенья, а попадались недели, состоявшие в основном из понедельников - ничего не поделаешь. Обычно Жижи узнавала о том, какой сегодня день по ароматам, доносившимся из окна соседнего дома. Того самого окна, что с голубыми занавесками и фиалками на подоконнике. Почти в каждом доме есть такое окно - по утрам из него пахнет горячими вафлями или блинчиками с творогом, в обед из окна доносится шипение жарящихся котлет и картошки, шипящей в подсолнечном масле. За полчаса до обеда из этого самого окна наполовину выглядывает пухленькая фигурка в голубом халате и кричит: "Дети! Обедать! Все уже готово!" Поверьте, все дети, гуляющие во дворе, и даже взрослые, которым случилось проходить в этот момент по улице, с радостью бы бросили свои игры и неотложные дела и побежали бы вприпрыжку по лестнице лакомиться свежими, с пылу с жару, котлетками и запивать их еще теплым вишневым компотом. Но не тут-то было! Заманчивое приглашение обычно относится к паре худеньких детей с плохим аппетитом, которые неохотно бредут домой, волоча ноги и вздыхая так тяжело, как будто дома их ждет не обед, а контрольная по математике.

( ****************************************************** )

Я люблю дождь. Очень. Больше, чем солнце. Когда небо затягивает тучами, в моей душе распускается нежная, как кувшинка, внутренняя Венеция.
Родись я в Венеции, я бы обязательно отрастила косу до колен и научилась бы вышивать. Я заполняла бы день до полудня неторопливыми делами, пекла бы вафли и варила кофе, еще и еще, пока не получится вкусным. А после обеда я устравивалась бы с ногами на узком подоконнике и считала бы капли, разбивающиеся об изумрудную гладь канала.
Еще я хотела бы родиться в Лондоне, или в Бельгии, в скучном городе Намюр. Я поселилась бы прямо над шоколадной лавкой и тайно ела бы шоколад, месяцами не выходя из дома. И тогда бы я точно решилась и покрасила бы волосы в рыжий цвет - в цвет пролитого медового пива. И еще, слушай внимательно, я купила бы на блошином рынке патефон и стопку пластинок. И чернильницу, настоящую массивную чернильницу из хрусталя, в которую тоненькой струйкой надо лить китайские чернила, макать в них перо и писать, писать, писать, пока во всем городе не закончится бумага.
За один год такой жизни я отдала бы мои города без дождя. За квартиру над шоколадной лавкой с видом на мокрые крыши я променяла бы улицы, залитые солнцем.В моих городах не действуют законы физики: в них нет ни тени, ни притяженья земли. В моих городах, когда наступает позднее лето, можно лежать животом на теплом асфальте и слушать, прижавшись ухом, как где-то далеко-далеко идут дожди.

( ***************************************************** )

Смятение Шарлотты было так велико, что она забыла спросить, куда он едет. А если бы и спросила, что бы смог ей ответить мистер Николлс? Он бежал из Хеуорта куда глаза глядят, без нового места и без перспектив. Он написал ей первым, через долгие месяцы. Шарлотта почла за лучшее не отвечать. Она не ответила ни на второе, ни на третье, ни на четвертое его письмо.

Шарлотта сдалась на седьмом письме. Седьмом! В этом было что-то от викторианских романов. Ей было тридцать шесть, она жила в доме отца, прятала любовные послания и тайно от домашних и от друзей встречалась с кавалером. - "В этом доме не будет другого мужчины, кроме меня," заявил ее отец. - "Он служил за меня долгих семь лет," ответила Шарлотта. Отец не разговаривал с ней неделю, она заболела и отказывалась от еды, но настояла на своем. Исаак получил в награду Ребекку.

В день своей свадьбы Шарлотта была в белом муслиновом платье с зеленой отделкой. В хеуортской церкви присутствовало несколько ее старых подруг, одна из которых повела невесту к алтарю - отец Шарлотты сослался на самочувствие и на свадьбе не присутствовал.В тот же день они уехали к океану.

"В первое же утро мы забрались на скалы и увидели белую пену Атлантического океана. Мне не хотелось говорить, мне хотелось смотреть, в тишине. Он все понял. Укрыл меня пледом от холодных брызг и позволил сидеть там, сколько мне было угодно. Он только звал меня, когда я слишком приближалась к краю обрыва. Он всегда такой - он защищает, не вмешиваясь и не настаивая - и эта забота стоит тысячи нарочитых знаков внимания."

Они вернулись из путешествия счастливее, чем уезжали. В Хеуорте была плохая погода, много работы, простуды, новая книга и будущий ребенок. Были тревожные новости о войне и страшное слово тиф. Прошло полгода и Шарлотта снова заболела, ее тошнило и било в лихорадке.

"Я признаюсь тебе со всей откровенностью: я невыносимо страдаю, я провожу бесконечные ночи в болезни, с редкими облегчениями. Меня рвет так сильно, что рвота смешивается с кровью. Я забросила лечение, но если тебе известны действенные лекарства, пришли их мне.
Что же касается моего мужа, мое сердце прикипело к нему - он так нежен, так терпелив, заботлив, ласков и добр."

В конце марта, незадолго до шарлоттиного тридцать девятого дня рождения, Артур Белл Николлс оставил все свои пасторские обязанности и не отходил от постели больной жены до самого конца. Она все реже приходила в себя. В одно из таких просветлений она взяла Артура за руку и прошептала: "Ведь я не умру, правда? Бог не может разделить нас, ведь мы были так счастливы."

Преподобный Артур Белл Николлс любил собак. На протяжении долгих семи лет он ежедневно отводил на прогулку мастифа Хранителя и сеттера Флосси. Но времена изменились - Хранитель умер, а старый бедняга Флосси сидел взаперти. Откуда ему было знать, что его компаньону отныне заказан вход в пасторский дом?

В провинциальном Хеуорте бушевали страсти, достойные лучших викторианских романов. Деревня ополчилась на младшего священника, пастор писал ему письма, полные яда, и требовал его немедленного увольнения, младший священник смиренно подставлял вторую щеку. Ходили слухи, что он болен, отказывается от еды, не выходит из комнаты.

Будь он героем одного из шарлоттиных романов, она бы открыто встала на его защиту - одна против всех, она бы убежала с ним под покровом ночи и обвенчалась бы в маленькой часовне на перекрестке дорог. Но ее чувств хватило на жалкую записку: "Я сожалею о словах моего отца, причинивших Вам боль. Мужайтесь." Шарлотта убежала из дома одна.

За долгие месяцы хеуортской войны она навестила всех своих друзей, путешествовала, искала повод не возвращаться, а когда, исчерпав все поводы, приезжала домой, то находила ту же картину: замкнутый, мрачный и измученый мистер Николлс и брызжущий ядом в его адрес отец. Лучше бы ему было уехать, думала Шарлотта и мистер Николлс как будто услышал ее мысли. Он решил уплыть в Австралию, миссионером, но передумал в последний момент - Австралия означала окончательный и бесповоротный отказ от любимой женщины.Тогда он уехал куда глаза глядят.

"Кажется, я несу наказание за то, что сомневалась в бедном мистере Н. и истинности его чувств. На нынешней троичной службе я получила свой урок. Он заикался, забывался, затем замолчал, он стоял передо мной, перед всем собранием, побледневший, дрожащий, не владеющий собственным голосом - слава Богу, что папа не видел этого! Джозеф Редман прошептал ему что-то, он собрался с силами, но так и шептал и спотыкался на протяжении всей службы. Я знаю, что он думал: это последняя служба, он уедет через неделю или две. Я слышала женские всхлипывания в собрании, я сама не могла сдержать слез.
Папа узнал о произошедшем от Джозефа Редмана или Джона Брауна - его реакцией был гнев и эпитет "слюнтяй". Сострадания в нем не больше, чем сока в сухих ветках в камине."

Люди непостоянны, возмущение и гнев против мистера Николлса сменились в Хеуорте сочувствием и сожалением о его скором отъезде. За недели, предшевствовавшие его отъезду, с ним попрощался почти весь город. Мистер Николлс дождался самого последнего дня и снова пришел в пасторский дом.

"В столовой красили стены и убирали - он не нашел меня там. Я ни за что не вышла бы в гостинную попрощаться с ним в папином присутствии. Он ушел, не надеясь меня увидеть, поправде говоря, до самого последнего момента мне казалось, что лучше расстаться так, не прощаясь. Но увидев, что он дольше обычного задержался у ворот, и вспомнив о его долгих страданиях, я набралась смелости и вышла во двор, несчастная и дрожащая. Он стоял там же, прислонившись к калитке, почти в конвульсиях, рыдая так, как никогда не рыдала ни одна женщина. Я подошла прямо к нему. Мы почти не говорили, и то, что мы сказали, было едва понятно. Все, что я собиралась сказать ему, о чем спросить, сразу же исчезло из моей памяти. Бедняга! но он просил о надежде, об ободрении, которое я не в силах была ему предложить. И все же... я уверена, что теперь он знает, что я не была слепа и равнодушна к его постоянству и скорби... Так или иначе, он уехал - навсегда - конец истории."

Известие о том, что теперь единственная пасторская дочь оказалась знаменитым писателем Каррером Беллом, простите, Каррер Белл оказался пасторской дочерью из Йоркшира повергло в смятение Лондон и Хеуорт. На мистера Николлса оно произвело эффект разорвавшейся в руках гранаты. Он долго набирался смелости просить руки Шарлотты Бронте, но признаться в любви Карреру Беллу ему не хватило смелости. Мистер Николлс удовольствовался тем, что купил обе ее книги и прочитал их за несколько ночей, будя квартирную хозяйку раскатами своего хохота, в тех местах, где Шарлотта описывала йоркширское духовенство.

Саму Шарлотту, несомненно, ждали более привлекательные партии, чем скромный хеуортский младший священник. Мистер Джордж Смит, молодой, красивый, блестящий книгоиздатель присылал Шарлотте ящики новых книг и принимал ее у себя в доме как родственницу. Мистер Джон Тейлор, подающий надежды джентельмен, обещал Шарлотте счастливый брак, если она согласится пять лет ждать его триумфального возвращения из Вест-Индии. Шарлотте было уже тридцать четыре и она не любила мистера Тейлора.

Мистер Николлс ждал, пока Шарлотта привыкала к своему новому положению, пока медленно, долго проходила боль от утраты брата и сестер и ее место занимало одиночество, пока она писала свой третий (четвертый), самый честный роман. За столом в пасторском доме оставалось слишком много свободного места и он стал приходить ежедневно - на чай.

"В понедельник вечером Мистер Н. пил с нами чай. Я смутно предчувствовала, не догадываясь до конца - я уже давно чувствовала, не отдавая себе отчета - его странное, лихорадочное возбуждение.
После чая я по привычке ушла в столовую. Как обычно, мистер Н. остался с папой до восьми или девяти часов вечера. Затем я услышала, скрип двери в прихожей, как будто он уходил. Я ожидала хлопания входной двери - он остановился в прихожей, он постучал и в эту самую секунду я догадалась, что произойдет. Он вошел, он застыл передо мной. О его словах ты догадаешься с легкостью, но ты не можешь представить себе его манеру, а я никогда не забуду ее. Дрожа с головы до ног, смертельно бледный, он говорил хрипло, торопясь и в то же время теряясь в словах - я впервые увидела чего стоит мужчине признание в любви, когда он сомневается в ответе.

Вид человека, обычно похожего на статую, дрожащим, беспокойным, теряющим над собой контроль, поверг меня в состояние шока. Он говорил о долгих месяцах страданий, о неспособности переносить их более, он молил дать ему надежду. Я же смогла только попросить его оставить меня и обещать ему ответ на следующий день. Я спросила, говорил ли он с папой. Он сказал, что не посмел. Кажется, я наполовину провела его до дверей, наполовину вытолкала. Как только он ушел, Я пошла к папе и рассказала ему обо всем. Он отреагировал на событие с такой энергичной яростью, что будь я влюблена в мистера Н. и услышь я подобные эпитеты в его адрес, я потеряла бы терпение. Моя кровь закипала при виде подобной несправедливости, но папа довел себя до такого состояния, что спорить с ним было опасно - вены на его лбу раздулись, как корабельные канаты и его глаза налились кровью - мне пришлось пообещать, что на следующий же день мистер Николлс получит бесповоротный отказ.

Я написала ему вчера. Мне нечего добавить, папино полное неприятие даже возможности того, что кто-то женится на мне и смятение мистера Николлса огорчают меня в одинаковой мере. Ты отлично знаешь, что я никогда не питала привязанности к мистеру Николлсу, но щемящая жалость, которую я почувтвовала к нему в понедельник, слушая торопливые признания о его долгих, многомесячных страданиях, имеет горький, омерзительный привкус. Я давно подозревала, что он питает ко мне какие-то чувства и надеется на ответные с моей стороны, но я даже не догадывалась о силе этих чувств."

Миссис Лидия Робинсон вошла в историю наистреннейшим образом - как женщина, разбившая сердце их непутевому брату Брануэллу и частично послужившая причиной его смерти. Хотя Шарлотта не согласилась бы - она, как и Брануэлл, была влюблена в того, кто не мог ответить ей взаимностью, но не умерла от этого. Скорее причиной послужило неуемное пьянство и опиум.

Но знай миссис Робинсон, что она натворила... В день похорон Брануэлла в Хеуорте лил холодный, промозглый дождь и Эмили, уже простуженной, лучше было бы остаться дома, но разве кому-то удалось бы вразумить Эмили? Она заболела вслед за Брануэллом, тем же протяжным, надрывным кашлем, который уже забрал у Шарлотты двух сестер и брата. Эмили настаивала, что не больна, затем, что больна не смертельно, что ей не нужен доктор, что все пройдет само собой. Когда Эмили согласилась, чтобы позвали доктора, впору было звать священника.

Энн еще успела написать свой второй роман. В отличии от Эмили, она не сопротивлялась лечению, слушала врачей и стоически переносила все лечебные процедуры, напоминавшие средневековые пытки. Кроткая Энн только в самом конце настояла на своем - уехать на берег моря, в Скарборо. Она была в Скарборо трижды, два раза как гувернантка, сопровождая семью на летних каникулах, и в третий раз с Шарлоттой и ее подругой Эллен, которую Шарлотта позвала, чтобы не возвращаться домой в одиночестве.

"Дома было убрано и красиво, меня ждали, папа и слуги были в добром здравии и приняли меня с нежностью, которая должна бы была послужить мне утешением. Собаки неестественно обрадовались мне. Я уверена, что они возомнили меня предвестником остальных, глупые существа решили, что раз уж я вернулась, то те, кого им так не хватает, вернутся за мною следом.
Я вскоре оставила папу одного и ушла в столовую, я закрыла двери, я старалась радоваться тому, что я дома, я всегда была рада возвращению домой, за единственным исключением - и даже тогда мне было хорошо дома. но в этот раз радость не приходила. Я чувствовала тишину дома, пустоту комнат, я представляла себе, где лежат теперь мои трое - в темных узких норах - они никогда не вернутся. И я отдалась чувству безнадежности и горечи, решила пережить агонию, а не бежать от нее, я пережила воистину страшные вечер и ночь и утро, полное печали - сегодня мне лучше."

Белл - не такое уж редкое на островах имя и скромному кюре Артуру Беллу Николлсу и в голову не пришло бы, что писатели Эллис, Актон и особенно знаменитый Каррер Белл имеют к нему какое-либо отношение. Мистер А. Б. Николлс не читал развлекательной литературы.

Когда-то в детстве Артуру Николлсу необыкновенно повезло: состоятельные и просвещенные родственники забрали его с братом из бедного фермерского дома, затерянного в глухой ирландской деревне, позволили ему носить их имя и воспитали его как собственного сына. Артуру Николлсу судьба не могла предложить многим более, чем ранний брак, тяжелый сельский труд, выводок детей и подорванное здоровье. У Артура Белла Николлса выбор был шире: он мог стать священником, младшим пастором, затем старшим, благодаря уму и несгибаемым принципам продвинуться по церковной лестнице, а там кто знает...

Деревня Хеуорт могла стать начальной ступенью лестницы, ведущей вверх. Он приехал туда ненадолго, на год, от силы на три - и остался на семь. Семь лет безмолвной любви к одной женщине, к уже не молодой, не красивой, равнодушной к нему английской деве. Несомненно, постоянство было одной из многочисленных добродетелей мистера Николлса.

Мистер Николлс был высок, прям и несгибаем, как хороший английский громоотвод. Они с Шарлоттой не были друзьями, не обменивались письмами во время ее визитов к друзьям и его регулярного ирландского отпуска, их разговоры едва выходили за рамки вежливости. Не помогало даже романтичное имя Артур - в мистере Николлсе не было ни капли романтики, по крайней мере так казалось Шарлотте на тот момент.

"... его место занял другой младший священник, тоже ирландец, некто мистер Макарти. Я счастлива сообщить
вам, - в полном соответствии с истиной, - что этого джентльмена в округе настолько же уважали, насколько презирали Мелоуна, что он проявил себя человеком столь же порядочным, скромным и добросовестным, сколь Питер показал себя непристойным, буйным и... последний эпитет лучше опустить, чтобы не выдать его тайну.
Макарти усердно трудился. Обе школы прихода, воскресная и ежедневная, расцвели и разрослись под его руководством, как благородные оливы. Конечно, как и у всех смертных, у него были недостатки, однако это были слабости столь приличные, простительные и понятные, что многие назвали бы их добродетелями. Случай, когда он обнаружил, что его пригласили на чашку чая вместе с каким-нибудь диссидентом, мог на неделю выбить его из колеи; вид квакера, не снявшего шляпу в церкви, или мысль о некрещеном создании, похороненном по христианским обычаям, могли совершенно расстроить его здоровье и нарушить душевное спокойствие. Во всех других отношениях это был вполне здравомыслящий, старательный и милосердный человек."
(Шарлотта Бронте, Шерли)

A la vitesse où le temps passe
Le miracle est que rien n'efface l'essentiel
Tout s'envole en ombre légère
Tout sauf ce goût de fièvre et de miel

Tout s'est envolé dans l'espace
Le sourire, la robe, l'arbre et l'échelle
A la vitesse où le temps passe
Rien, rien n'efface l'essentiel

Все сбудется, Марина!

Шарлотта была одна. Не совсем одна, но отца, только что перенесшего операцию катаракты, нельзя было беспокоить. Безмолвная, заботливая Шарлотта на пять недель была заперта в одиночестве, в чужих меблированых комнатах, в чужом душном городе, вдали от дома. В глубине души она тоже боялась расстояний и разлук.

Шарлотте было пять, когда умерла ее мать - первая в жизни разлука. Ей было восемь, когда ее впервые отослали далеко от дома, в мрачную благотворительную школу для девочек. Вторая разлука. Останься в живых Мария и Элизабет, подумала Шарлотта, они наверняка писали бы впятером. Пять дочерей провинциального священника - пять романистов братьев Белл, то-то был бы фурор. В сдавленной тишине съемных комнат, вдали от йоркширских болот, вдали от верных Эмили и Энн, Шарлотта писала свой собственный роман.

Женщины умнее мужчин, или лучше их притворяются, что в общем одно и то же. Никто ни о чем не догадался: ни отец, ни брат, ни помощник пастора, ни респектабельные джентельмены лондонского издательского дома, сразу же ответившие мистеру Карреру Беллу, что с радостью издадут его книгу. Обман был двойным: Шарлотта выдала себя за таинственного Каррера Белла, а Каррер Белл скромно назвал себя "всего-лишь издателем" дневника неизвестной гувернантки.

"Господа, сегодня утром я получил шесть экземпляров Джен Эйр. Вы обеспечили книгу всем, необходимым для успеха: хорошей бумагой, безупречной печатью и достойной обложкой. Если книге не суждено иметь успех, вина будет лежать на авторе, вы чисты. Теперь я отдаю себя на суд критикам и публике."
Каррер Белл 1847
(Шарлотте 31 год)

Узнай знакомые об амбициях трех пасторских дочерей, их показывали бы на ярмарке как теленка о трех головах или бородатую женщину. Эмили наотрез отказалась быть бородатой женщиной.Она терпеть не могла Джейн Остин и прочую "дамскую" литературу и для чужих желала оставаться угрюмой и резкой старой девой. Чужими были все, кроме обитателей пасторского дома - Эмили не писала писем и не переносила разлуки. Дикарка Эмили, любительница вереска и прогулок по болотам, в любой другой семье она выглядела бы подкидышем, русалкой, найденной в зарослях ежевики, но только не в этой, подумала Шарлотта, только не в этой.

В семнадцать она бросила школу под предлогом острой тоски по дому, в двадцать-три писала дневники о буднях Гондола. Эмили сама придумала себе страну и была в ней богиней, вершащей судьбы. Странная Эмили, королева далеких, несуществующих островов. Однажды, ей было уже двадцать-семь, она забыла закрыть на ключ свой письменный стол, мало того, что забыла - оставила его содержимое на виду у Шарлотты. Не измени Эмили в тот день ее извечная осторожность, не измени Шарлотте ее безупречное английское воспитание - держаться подальше от чужих тайн и душевных ущелий - и ничего бы не произошло.

Когда Эмили вернулась домой с прогулки, милая сестрица Шарлотта, сощурив близорукие глаза, вчитывалась в мелкий бисер ее стихотворений

Riches I hold in light esteem;
And Love I laugh to scorn;
And lust of fame was but a dream
That vanished with the morn.

У старой девы без котов и племянников, живущей в глубокой английской провинции, не такой уж широкий выбор занятий. Шить, печь сладкие пироги для приходских кружков, гулять одним и тем же маршрутом и писать письма школьным подругам. Если, конечно, старая дева ходила в школу. Шарлотта ходила в целых три. О первой она никогда не вспоминала. Во второй повстречала своих лучших друзей. Из третьей вот уже год не было ответа. Шарлотта пишет мелким, убористым почерком, экономя бумагу - почерк истинной старой английской девы в круглых очках. Милая, милая Шарлотта.

Шарлотта совсем не простушка: она знает греческий и латынь, французский, немецкий и втайне сочиняет стихи. Когда-то знаменитый английский поэт сказал ей, что стихи - не женское дело и с тех пор она никому их не показывала. Она пробовала заниматься женскими делами - быть гувернанткой, учительницей и открыть свою школу. Ей дважды делали предложение, но всегда не те, не так и не к месту.

Шарлотта верит в вещие сны и в родство душ. Но о таком не напишешь в письмах. Умница-Шарлотта, она никого не обделяет вниманием, она пишет в Йоркшир, в Брюссель и даже в Окленд, но почему-то получается, что из далекой Новой Зеландии ответы приходят быстрее, чем из Брюсселя.

"Я честно признаюсь Вам... что я пыталась забыть Вас, ибо воспоминание о человеке, которого больше не увидишь и которым восхищаешься несмотря ни на что, измождает дух. Тот, кто прожил год или два в подобных мучениях, готов на все, чтобы вновь обрести душевный покой. Я сделала все возможное, я искала себе занятия, я запретила себе удовольствие говорить о Вас, даже с Эмили, но я не смогла совладать со своим сожалением и тоской..."

"Месье, бедным нужно так мало, они молят всего лишь о крохах, падающих со стола богатых, но откажите им в этих крохах - и они умрут от голода. Я, подобно им, не ищу чрезмерного внимания со стороны тех, кого люблю, я не знала бы, что мне делать с полной, абсолютной дружбой, я не привыкла к такому. Но Вы, когда я была Вашей ученицей в Брюсселе, Вы одарили меня своим вниманием - и я желаю сохранить это внимание, я дорожу им, как дорожу самой жизнью."

В пасторском доме в Хеуорте закрывают письменные столы на ключ. В каждом хранится тайна: тайные письма, тайные знаки внимания и недописанная классика английской литературы. В пасторском доме, если не считать самого пастора, живут две служанки, три старые девы и пьяница. И две собаки - с ними подчас проще, чем с людьми. В пасторский дом каждый день приходит его помощник - красивый молодой человек. Иногда он гуляет с собаками и читает пастору вслух. Он страстно влюблен в Шарлотту, но об этом пока никто не знает и узнает еще не скоро.

Мой ангел-хранитель в последнее время все чаще бывает занят. То ли у него большое хозяйство, то ли просто лето. Мой ангел-хранитель больше не пишет мне писем. Наверное, некогда, а может ждет, чтобы я написала первой.
Последний раз мы виделись в июне, он продал мне четверть головки соленого козьего сыра и позволил погладить новорожденных козлят. Козлята смешно хватали меня за пальцы, требуя молока, а ангел-хранитель стоял в стороне и улыбался и в глубине рта у него сверкал золотой зуб. Если бы у него было время, я спросила бы, что он делает на козьей ферме, но как раз пробило шесть - время доить коз.

Полдень за полднем я устраиваюсь на скамейке в тени и читаю нам вслух давно любимые книги. Вчера я читала за Джейн и отвечала ей голосом мистера Рочестера - я люблю мужские басы и длинные диалоги. Я дошла как раз до того места, когда Джейн возвращается летним вечером в Торнфилд, как меня вспугнул любопытный прохожий. Под мышкой он держал два длинных свежих багета и один надкусанный и от него замечательно, удивительно вкусно пахло. Он улыбнулся и кивнул мне, чтобы я продолжала и во рту у него сверкнул золотой зуб.

Дорогой мой ангел-хранитель, если ты прочитаешь это, подари мне удобные туфли и дорожный посох и дорогу - веселую быструю дорогу, как та самая дорога в деревню Сан-Леже, по которой ты утром водишь своих коз. И пусть она идет далеко-далеко.

( ***************************************************** )

Я недавно слышала, как эту песню пела целая улица - узкая улица старого альпийского города, заставленная от стены до стены столиками соседних баров, освещенная полной луной, пела не в такт и бесстыдно перевирала слова. Половина из них думала, что песня - из мультфильма Шрек, но я простила им это и тихо присоединила к хору свой низкий немузыкальный голос.
Ее никто, никто никогда не сумел спеть так, как странный человек в костюме. И никто, кроме него, не решился спеть ее всю, целых семь минут, с душераздирающим последним куплетом.

I did my best, it wasn't much
I couldn't feel, so I tried to touch
I've told the truth, I didn't come to fool you
And even though it all went wrong
I'll stand before the Lord of Song
With nothing on my tongue but Hallelujah

А у Оксаны родилась Алиса, или Элис. Пусть это будет ей вместо колыбельной.

Мне почему-то грустно сегодня и очень хочется рассказать вам какую-нибудь сказку. Хорошую сказку, светлую, с добрым концом.

Эту сказку я дописала благодаря прекрасным катиным глазам, в буквальном смысле. поэтому сказка для нее.

- "Или вот ветер," - говорю я ему, - "здесь у вас очень красивый ветер - по вечерам он розовеет и гонит облака и забытые на пляже предметы, и воздух от него становится жестким, как накрахмаленые простыни. Понимаешь?" Он смотрит мне в глаза и кивает, хотя, я уверена, не понимает ни слова. - "Он все понимает, даже поэзию," - утверждает тетушка. Уж ей-то не знать - тетушка сама привела к нам в съемную комнату обаятельного лопоухого незнакомца. Сказала, что он околачивался вокруг закрытого продуктового магазина и что его зовут Альфонсо. В этой глуши в субботу закрыты все магазины. Я намекнула, что возможно Альфонсо рыскал в поисках объедков и вовсе не жаждал нашего покровительства, но настаивать не стала. Если бы местные Альфонсо знали мою тетушку Эмму так же хорошо, как знаю ее я, они надели бы свои самые умильные морды и выстроились бы в ряд перед каждой лавкой в городе. - "Правда, Альфонсо?" - спрашиваю я вслух и Альфонсо виляет хвостом и кладет мне на колено массивную лапу в знак полного согласия.

( ******************************************* )

Совершенно неоспоримо то, что вьющаяся серпантином и непонятными загогулинами дорога лучше прямой и гладкой. Потому что вьющаяся ведет вверх и что за поворотом - неизвестно. Чем больше поворотов, тем больше неизвестностей и сердце уходит то в живот, то в пятки и оттуда посылает голове письма счастья.

Совершенно неоспоримо то, что на высоте двух тысяч метров свежий хлеб, козий сыр и ветчина гораздо вкуснее, чем обед в трехзвездночном ресторане на равнине. Наверное, мы с едой заглатываем слишком много молекул чистого кислорода, пышной крапивы и горной полыни. Говорят, что полынная настойка, женепи, хорошо влияет на пищеварение - мы с тобой пьем ее прямо из воздуха.

Вполне возможно, хотя и недоказуемо то, что на качелях, небрежно сколоченных в каждом альпийском саду, можно улететь прямо в космос. Особенно если кто-то раскачивает. Особенно если закрывать глаза на вылете и широко раскрывать их на взлете, чтобы казалось что вот-вот стукнешься лбом о небесный свод.

Более чем вероятно то, что прожив в горах все лето, можно научиться телепатии. Особенно телепатические флюиды действуют на толстых философских коров, худющих деревенских кошек и любимых людей. С помощью телепатии можно намазывать масло на хлеб, взбивать сметану и целовать этих самых людей в уголки губ.

Останься мы с тобой чуть-чуть подольше в горах, мы раскрыли бы все тайны мироздания. А у меня еще остались вопросы:
- Можно ли отрастить крылья, если жить на крутом склоне и пить много козьего молока?
- Что лучше первым окунать в облака: большие пальцы ног или голову?
- Есть ли родственная связь между звездами и белокрылыми бабочками-лимонницами?
- Можно ли сделать так, чтобы снег шел не зимой, а тогда, когда его больше всего хочется?
- С какой стороны ловить черного кота, спрятавшегося в высокой и сочной альпийской траве?
- Какое лицо у творца и какого он роста? И нужно ли называть его на Вы?

( *********************************** )

Я тороплюсь, тороплюсь. Город слизывает меня с перрона и несет в животе, как большая рыба пророка Иону. А я несу в рюкзаке тетрадь и ручку, полную жидких черных чернил, а в правом кармане - тряпичного ангела Эмму с розовыми крыльями. Мы с Эммой ищем места, где поят кофе с плотной молочной пенкой и водятся люди. Мы за ними подсматриваем, подслушиваем и тайно перемигиваемся. У Эммы круглые глазки-точечки, поэтому мигаю в основном я, зато она умеет улыбаться.
- Смотри, Эмма, - говорю я шепотом, - там в углу, двое и женщина в красном платье - тебе понравятся.
В Лилле за любым соседним столиком сидят ужасно интересные люди.
- Слушай, Эмма! Слушай внимательно - они разговаривают о музыке. Нет, о поэзии. Нет, о политике. Нет, о любви. Нет, все таки о любви. Люди, если долго их слушать, всегда говорят о любви.
Люди, если долго их слушать, всегда расскажут вам сказку. Они даже не подозревают, что умеют рассказывать сказки внимательному слушателю.
- Пойдем, Эмма, там за углом есть кафе, где к чашке горячего дают шипящую шоколадку и можно из окна наблюдать за улицей. Оттуда видно, как девушка в слишком тонкой для холодного вечера блузке делится сигаретой с юным попрошайкой, потом возвращается и отдает ему всю свою пачку. Запомни, Эмма, курить - это плохо, а любить - хорошо. Оттуда видно, как большой неуклюжий мраморный дог виляет хвостом и лижет руки случайным прохожим. Что ты, Эмма, я не плачу, это ветер. В Лилле всегда такой сильный ветер.
Люди рассказывают мне сказки, Эмма, а потом удивляются, откуда я беру сюжеты. Я ищу их, как воду; брожу по улицам со своими чернильными палочками, пока не устанут ноги и не закроются кафе. Пока нам с тобой, Эмма, не придет время спать и видеть во сне сказки.

( *********************************************** )

Ванильное сердце я завернула в один из листов белой акварельной бумаги, которые мне в ратуше выдают под расписку, и спрятала в карман. Пропуск и вовсе был зря - сторож лишь кивнул мне издали и прокричал: "Доброго дня, господин!" Я уже и не обижаюсь. И все таки красивый был замок у Густава: как полагается, с верандой в правом и в левом крыле и с парадным входом, в который могла бы въехать целая карета. Западный фасад замка щеголял витражами, а восточный, где спальни, был заплетен зеленым плющом. Я пробралась через одичавший сад и зашла в замок через правую веранду - зайти через парадную дверь я бы не решилась, да и отворить ее мне самой было не под силу. Я хорошо помнила рисунки первого Карла - веранда ведет в малую гостинную, а оттуда через корридор к главной лестнице. Справа - кухня, слева - столовая и бальный зал, наверху - спальни и библиотека. Свет в комнатах был тусклым из-за пыли на окнах и шуршали мыши, но меня не это испугало. Свечи у меня были с собой, а мышей я не боюсь. Я дошла уже до середины лестницы, когда поняла: в замке идут часы. На мраморных каминных полках, полированных трюмо и секретерах, в углах комнат мерно тикали часы и все, как один, показывали правильное время, как будто их каждое утро подводила заботливая рука дворецкого. - "Надо будет написать, что идут часы," - подумала я. Замок казался заброшеным только наполовину, как будто из него уехали давно и в спешке, но не насовсем. В спальнях до сих пор еле слышно пахло лавандовой водой, простыни сохранили форму тех, кто когда-то на них спал, кувшины для умывания были наполнены до краев. Я переходила из комнаты в комнату, ни до чего не дотрагиваясь, и никак не решалась достать бумагу и рисовать.

( ******************************************** )

Этой сказки вполне могло бы и не случиться. Я начала писать ее давным-давно, вдохновленная историей про сотню яблочных пирогов, но вскоре сама запуталась в сюжете и в сердцах бросила. Только еще до того, как бросить, я пообещала ее, еще недописанную, чудесной художнице Алёне и время от времени сказка возвращалась, напоминала о себе, и, наконец, дождалась своего часа.
Она чуть-чуть длиннее, чем другие мои сказки, поэтому сегодня я расскажу вам только начало.

( ********************************************** )

Вообще-то я считаю, что в собственный день рождения каждый имеет право на оплачиваемый выходной. В этом году мне почти повезло - второе июня был большим общим католическим выходным и работала в этот день только я. Я ненавижу работать во всеобщие выходные дни: время до вечера тянется как нелюбимая лакричная конфета и оставляет за собой послевкусие дня,-в-который-ничего-не-произошло.
Поэтому второго июня я не работала - я присутствовала на работе и читала ваши пожелания - и вкус лакричной конфеты мало-помалу превращался во вкус любимой барбарисовой карамели.
Давайте я, как ребенок, вам похвастаюсь? Я получила в подарок шерстяную фею, сделаную руками маленькой девочки, книжку с картинками, куриного бога в форме Африки, человечка из бусин, много очень хороших стихов, и песен, букет цветов и новый фотоаппарат. И еще две недописанных сказки и летний дождь. В день-когда-меня-все-любили.

Спасибо вам!